Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд
Белое платье, нить нефритовых бус, зеленые туфли и чулки. Это был экспромт, пришел в голову за несколько часов до того, как она оказалась у окна гостиной.
Ее платье, как лепестки, мягко шелестело во время ходьбы. В передней она поцеловала миссис Норман Найт, которая снимала причудливое оранжевое пальто с вереницей черных обезьян по подолу и вверх по груди.
– …Почему, ну почему средний класс так чопорен и совершенно лишен чувства юмора? Дорогая моя, я добралась сюда по счастливой случайности – Норман стал этой случайностью, защитив меня. Мои дорогие обезьянки так расстроили пассажиров поезда, что один из них поднялся с места и просто пожирал меня взглядом. Он не смеялся – ему было не до этого, хотя я бы не возражала. Нет, он просто таращился на меня, и это вызвало у меня скуку, смертельную скуку.
– Но соль этой истории в другом, – сказал Норман, вставляя в глаз большой монокль в черепаховой оправе. – Ты ведь не возражаешь, если я расскажу об этом, Личико? – (Дома и в кругу друзей они называли друг друга Личиком и Мордочкой.) – Соль в том, что, когда ей это надоело, она повернулась к женщине рядом и спросила: «Вы тоже никогда не видели обезьяну?»
– Ах да! – залилась смехом миссис Норман Найт. – Разве это не бесподобно?
И еще забавнее было то, что теперь, когда она сняла пальто, то действительно выглядела как очень умная обезьяна, которая сама сшила это желтое шелковое платье из банановой кожуры. А ее янтарные серьги болтались в ушах как маленькие орешки.
– «Эта грустная, грустная осень! – сказал Мордочка, остановившись перед коляской с Малышкой Би. – Когда коляска заезжает в зал…» – Он не стал продолжать цитату.
Раздался звонок. Это пришел худой и бледный Эдди Уоррен в состоянии острого тревожного расстройства (как обычно).
– Я ведь по адресу, не так ли? – спросил он.
– Думаю, да, надеюсь, что да, – живо нашлась Берта.
– У меня случилась такая ужасная история с шофером. Он был очень зловещим. Я не мог заставить его остановиться. Чем громче я стучал и звал на помощь, тем быстрее он ехал. А в лунном свете его несуразная фигура с приплюснутой головой, склонившаяся над небольшим рулем…
Он вздрогнул, снимая огромный белый шелковый шарф. Берта заметила, что носки у него тоже белые – просто очаровательно.
– Как ужасно! – воскликнула она.
– Да, было действительно ужасно, – вторил Эдди, следуя за ней в гостиную. – Я чувствовал, что путешествую сквозь вечность на вневременном такси.
Он был знаком с семейством Норман Найт. На самом деле он даже должен был написать пьесу для них, когда все сложится с театром.
– Ну что, Уоррен, как там пьеса? – спросил Норман Найт, опустив монокль, чтобы дать глазу на короткое мгновение вынырнуть на поверхность, прежде чем снова прикрыть его.
И миссис Норман Найт добавила:
– Ах, Уоррен, что за прелестные носки!
– Я рад, что они вам понравились, – сказал он, уставившись на свои ноги. – Кажется, они сильно побелели с тех пор, как взошла луна. – И он обратил свое худощавое грустное лицо к Берте. – Знаете, луна взошла.
Ей захотелось прокричать в ответ:
– Конечно же взошла и делает это часто-часто!
Он на самом деле был очень привлекательным человеком. Как и Личико, сидевшая у камина в своей «банановой кожуре», и Мордочка, куривший рядом… Стряхнув пепел, он произнес:
– «И как жених замедлил…»[4]
– А вот и он.
Входная дверь с грохотом хлопнула. Гарри крикнул:
– Приветствую вас. Встречаемся через пять минут внизу.
И они услышали, как он взлетел вверх по лестнице. Берта не могла сдержать улыбку: это было в его духе. В конце концов, что изменят какие-то пять минут? Но он притворялся, что они важны сверх всякой меры. Потом он приложит все усилия, чтобы войти в гостиную идеально спокойным и собранным.
Гарри так любил жизнь. О, как же она это ценила. И его страсть к борьбе со всеми препятствиями, которые вставали перед ним на пути, к очередным проверкам силы и мужества – это она тоже понимала. Даже если иногда он казался людям, плохо знавшим его, чуточку нелепым. Правда, бывали моменты, когда Гарри бросался в бой там, где никакого боя и в помине не было…
Берта болтала, смеялась, и только когда в комнату вошел Гарри – идеально спокойный и собранный, как и ожидалось, она вспомнила, что Перл Фултон до сих пор не появилась.
– Может, мисс Фултон забыла?..
– Вполне вероятно, – сказал Гарри. – У нее есть телефон?
– Ах! Подъехал кэб. – И Берта улыбнулась улыбкой собственницы: она всегда испытывала нечто подобное к подругам-находкам, которых не удавалось разгадать. – Она просто живет в такси.
– Ну если так, ей грозит ожирение, – спокойно ответил Гарри, позвонив в колокольчик, чтобы подавали ужин. – Серьезная угроза для блондинок.
– Гарри, прекрати! – предупредила Берта, подняв на него смеющийся взгляд.
Они еще немного подождали, смеясь и разговаривая, но уж слишком непринужденно, чересчур равнодушно. И тут вошла мисс Фултон, вся в серебре, с серебряным ободком, сдерживающим ее светлые волосы, и улыбнулась, слегка склонив голову набок.
– Я опоздала?
– Нет, вовсе нет, – ответила Берта. – Проходите. – И она повела ее под руку в столовую.
Что же было такого в прикосновении этой прохладной руки, способной раздуть пылающий огонь блаженства, с которым Берта не знала, что делать?
Мисс Фултон не смотрела на нее; впрочем, она вообще редко смотрела на людей. Ее глаза были полузакрыты, и странная легкая улыбка то появлялась, то исчезала с ее губ, словно она предпочитала слух, а не зрение. Но Берта неожиданно поняла – как будто между ними случился самый долгий, самый откровенный взгляд, как будто они сказали друг другу: «Вы тоже». Она поняла, что Перл Фултон, помешивающая великолепный красный суп в серой тарелке, испытывает то же самое.
А что остальные? Личико и Мордочка, Эдди и Гарри, их ложки мерно поднимались и опускались, они подносили к губам салфетки, крошили хлеб, управлялись со столовыми приборами и вели беседы.
– Я увидел ее – это престранное маленькое создание – на «Альфа-шоу». Она не только обрезала свои волосы, но, кажется, еще и отхватила довольно большой кусок от ног, рук, шеи и даже от своего маленького носика.
– Вроде бы у нее интрижка с Майклом Оутом.
– Это который написал «Любовь и зубные протезы»?
– Он задумал пьесу для меня. Один акт. Один актер. Герой решается покончить с собой. Он приводит все доводы за и против. И лишь только он принимает решение, делать это или нет, как занавес опускается. Весьма неплохая идея.
– И как же она будет называться? «Расстройство желудка?»
– Кажется, я читал нечто похожее в одном французском журнале, совершенно не известном в Англии.
Нет, они не разделяли ее чувств. Они были ей до́роги, ей нравилось принимать их за своим столом, угощать вкусной едой и вином. Ей так хотелось поделиться с ними, рассказать, насколько они восхитительны, какую изысканную компанию они составляют ей, как они дополняют друг друга и напоминают героев пьесы Чехова!
Гарри наслаждался ужином. Это было ему присуще – хотя не то чтобы он таким родился или воспитал в себе привычку разглагольствовать о еде и упиваться своей «бесстыдной страстью к белому мясу омара» и «фисташковому мороженому – зеленому и холодному, как веки египетских танцовщиц».
Он поднял на жену взгляд и сказал:
– Берта, суфле восхитительно!
От радости она была готова заплакать как дитя.
Почему сегодня она испытывает столько нежности ко всему миру? Все было хорошо, все было в порядке. Что бы ни происходило, все, казалось, лишь добавляло блаженства в и без того переполненную чашу.
И все же в глубине сознания цвело то грушевое дерево. Сейчас, в свете луны бедного Эдди, оно должно быть серебряным – серебряным, как мисс Фултон которая вертела мандарин в своих тонких пальцах, таких бледных, что, казалось, они источали свет.
Она просто не могла понять, как ей удалось так точно и мгновенно угадать настроение мисс Фултон, – это казалось чудом. Да,
